– Вам не страшно? – спросил он, глядя на полосу, где разгонялись самолеты.
Анна смотрела на аэроплан дочери. Ей не хотелось вспоминать фюрера, или говорить об арийском духе.
– Страшно, – тихо ответила она, – однако надо отпускать детей, Теодор. Приходится это делать, рано или поздно…, – самолеты поднимались в воздух.
Генрих смотрел вверх, видя ее зеленые глаза:
– Я очень рада, что вы приехали. Я, к сожалению, не могу никого сажать в кабину, по правилам, да и самолет одноместный…, – маленькая рука уверенно лежала на штурвале. Шлем, и очки Марта сдвинула на затылок:
– Я и с парашютом прыгала, в Цюрихском аэроклубе…, – ему показалось, что самолет фрейлейн Рихтер покачал крыльями.
Марта, наверху, выровняв машину, поморгала:
– Это слабость…, – девочка, до боли, закусила губу, – никогда, ничего не случится. Вы по разные стороны баррикад. Хуже, чем было на гражданской войне. И маме ничего говорить не надо…, – слеза выползла из-под больших очков, покатилась по щеке. Марта сглотнула:
– Не надо. Я ему и не нравлюсь. Он мне не улыбался ни разу. Я вообще не уверена, что нацисты умеют улыбаться…, – закинув каштановую, непокрытую голову, Генрих следил за самолетом, удаляющимся на восток, к зимнему, алому солнцу:
– Я ее больше никогда не увижу, – тоскливо понял Генрих, – никогда. Она верная поклонница фюрера. Вам не по пути. Нельзя ничего подобного, до победы. Ты обещал…, – в плексигласе сверкало солнце: «Пусть она летит дальше, фрейлейн Марта Рихтер».
Часть восемнадцатая
Соединенные Штаты Америки, февраль 1941
Сан-Франциско
Канатный трамвай зазвенел, спускаясь к Рыбацкой Пристани. День оказался почти жарким. Девушки расстегнули зимние жакеты, и оставили дома шляпки. На горизонте виднелся мост Золотые Ворота, гавань золотилась под солнцем. Вокруг лодок кружились чайки, пахло солью и рыбой. Блестящие тушки продавали на самой пристани. Рядом зазывали к лоткам со свежими, шевелящимися крабами, и горами серых, отливающих жемчугом креветок.
Аарон стоял на подножке трамвая. В синем небе порхали белые голуби. Он сошел на сушу вчера, после путешествия из Тяньцзиня, китайского порта, с остановками в Нагасаки и на Гавайях. Аарон уехал из Харбина, когда удостоверился, что еврейская община устроена. Он провел осень, занимаясь праздниками, открывая классы для детей, получая у японской администрации, в Маньчжурии, разрешение на продажу кошерного мяса.
Советский Союз Аарон видел только из окна поезда. Составы с еврейскими беженцами загоняли на самые дальние пути. Охрана НКВД не позволяла людям покидать вагоны. Почти все остановки они делали ночью. Днем, в перерыве между занятиями, Аарон выходил в тамбур, покурить. Он следил за бесконечной равниной, любовался широкими реками. Волга напоминала Миссисипи, а озеро Байкал, Великие Озера. Когда дети росли, доктор Горовиц часто возил их по Америке, навещая родственников.
Сунув руку в карман замшевой куртки, Аарон коснулся телеграммы:
– Папа обрадуется, что я на самолете лечу. Завтра окажусь в Нью-Йорке…, – рав Горовиц решил не ехать поездом. После двух недель, проведенных на Транссибирской магистрали, он, смешливо, говорил, что поездов ему хватит на всю оставшуюся жизнь.
В Нагасаки корабль стоял три дня. Аарон, к тому времени, узнал о смерти мадемуазель Аржан, в Париже, получив от отца длинное письмо. Доктор Горовиц писал, что Эстер осталась в оккупированной Голландии:
– Она никуда не уедет, пока дети находятся у него…, – Хаим, до сих пор, избегал называть бывшего зятя по имени, – однако меня уверили, что Эстер в безопасности. Лично с ней никак не поговорить, но его светлость, дядя Джованни, и Лаура находятся с ней на связи. Меир и Мэтью много работают. Мэтью постоянно в командировках, его не застать в столице. Меир ездил в Европу. Ему пришлось остаться в Лондоне, после визита. Он болел, однако оправился…, – Аарон подозревал, что за болезнь случилась у брата. Рав Горовиц надеялся, что Меир, в ближайшее время, больше не соберется в Старый Свет.
– Немцы не тронут Давида, – размышлял рав Горовиц, – он великий ученый, председатель еврейского совета города. Нельзя идти на сделку с нацистами, но если Давид спасает евреев…, – занимался ли бывший зять подобным, Аарон не знал, но предполагал, что профессор Кардозо использует свое влияние и должность для того, чтобы облегчить положение общины. Отец написал, что кузен Авраам вряд ли скоро появится в Европе:
– Он получил пять лет заключения, за незаконное ношение оружия и попытку ограбления банка. Джон сообщил, что вмешиваться не собирается. Он не ведает делами в Палестине…, – читая знакомый почерк отца, Аарон услышал его тяжелый вздох. Парижские кузены, по осторожному выражению доктора Горовица, занимались борьбой против нацизма во Франции. В Лондоне полковник Кроу и его жена готовились к рождению первенца. О Тони никаких новостей не приходило. Отец написал, что их и не ждали.
Позвонив из Нагасаки в Сендай, по междугородному телефону, Аарон услышал извиняющийся голос Наримуне. Граф просил прощения, что не сможет увидеться с равом Горовицем. Регина, со дня на день, должна была родить. Кузина тоже поговорила с Аароном. Голос у нее был спокойный, девушка себя хорошо чувствовала. Йошикуни смеялся:
– Хочу сестричку, маленькую…, – сестричка и родилась.
Аарон улыбался, вспоминая письмо отца:
– Назвали девочку Ханой, в память мадемуазель Аржан. На японском языке, это означает «цветок». Регина говорит, что у маленькой волосы темные, а глаза серо-голубые, в маму. Наримуне, по ее словам, не может налюбоваться на дочь, сам ее купает и меняет пеленки. Они живут в глуши. Война, ведущаяся Японией, их не затрагивает, и думаю, не затронет. Наримуне вручает премии огородникам и рыбакам, и перерезает ленточки у входа в новые магазины. Регина занимается японским языком, и берет уроки икебаны. Они воспитывают мальчика, и ведут спокойный образ жизни. Регина прислала парадное фото, с детьми, сделанное после рождения Ханы. Ей очень идет кимоно…, – спрыгнув с подножки трамвая, Аарон придержал кипу, на темных волосах. В Сан-Франциско, он, наконец-то, прошелся по магазинам, сменив пальто, четырехлетней давности, на новую куртку. Он купил джинсы в эмпориуме Levis, свитера и рубашки, два костюма и чемодан.
Аарон поговорил с братом, по телефону. Голос у Меира был веселый. Мисс Фогель приехала в столицу. Официально, президент Рузвельт, отменил обычный бал, в честь инаугурации, но в Вашингтоне устраивали частные, благотворительные празднества:
– Мисс Фогель нарасхват…, – было слышно, как Меир затянулся папиросой, – она каждый вечер, где-нибудь, поет. Я отряхнул пыль со смокинга, начистил бальные туфли…, – Аарон представил младшего брата, в его кабинете, в Бюро. Он подумал, что Меир, наверняка, пьет кока-колу, положив ноги на стол. Он так и сказал. Меир хохотнул:
– Я еще и жареную картошку ем. Приезжай быстрее, сходим к Рубену. Я соскучился, милый мой…, – донесся до Аарона ласковый голос брата.
Рав Горовиц шел к кондитерской Жирарделли, пробиваясь через полуденную, шумную толпу. Он остановился в кошерном пансионе, рядом с отстроенной после землетрясения синагогой Шеарит Исраэль, где, в прошлом веке, работал дедушка Джошуа. Аарон ходил на утренний миньян, и каждый день видел улыбку деда. Портрет рава Горовица висел на стене вестибюля, в числе других основателей синагоги. Аарон, в последний раз был в Калифорнии, подростком, после бар-мицвы. Отец водил их в знаменитое кафе, где Меир зачарованно стоял у шоколадного фонтана. Аарон соблюдал кашрут, но махнул рукой:
– Один раз можно себе позволить. Когда я еще в Сан-Франциско окажусь…, – рав Горовиц пока ничего не говорил отцу и брату. Он твердо решил вернуться в Европу:
– Если Авраам сел в тюрьму, как порядочный человек…, – Аарон, невольно, пошевелил пальцами левой руки, – то мне надо занять его место. В СССР, легально, меня не пустят. Европа оккупирована. США нейтральная страна, с моим паспортом я могу поехать в Святую Землю. Найду ребят, о которых Авраам говорил, начнем действовать…, – пальцы срослись хорошо.
В Харбине Аарон ходил к местному, китайскому врачу. Лекарь использовал тонкие, серебряные иголки. Он обещал, что переломы скоро прекратят ныть, при перемене погоды. Пальцы остались только немного искривленными.
Толкнув дверь кондитерской, Аарон окунулся в запах шоколада и сладостей. Он встал в конец очереди:
– Мэтью часто в Калифорнию ездит. Ему тридцати не исполнилось, а он майор, закончил академию. Он далеко пойдет, как его дед…, – Аарон вспомнил жесткое лицо убитого индейцами генерала Горовица:
– Он тоже вице-президента Вулфа напоминал. Мэтью только шрама не хватает, на щеке, для полного сходства…, – рассмотрев пирожные, на витрине, рав Горовиц решил ограничиться чашкой кофе. Он вздохнул:
